На следующий день после приезда Ольга появилась на кафедре. Поблагодарила преподавателей, проводивших за нее занятия, и не ожидая конца отпуска, приступила к работе. Дел накопилось много. Сентябрьская проверка остаточных знаний первокурсников показала, что даже сквозь гребень вступительных экзаменов просочились те, кто был не в состоянии усвоить материал первых лекций. И таких темных было предостаточно.

Ольга знала, что, если для них немедленно не организовать "ликбез", то пассивное сидение на лекциях, когда все непонятно, им скоро наскучит, и тогда прогулы неизбежны. И наоборот, когда слабаки вдруг чувствовали, что стали разбираться в материале, то от гордости они иногда так брались за учебу, что даже опережали хорошистов.

Все спасательные круги: помощь отличников, ежедневные консультации, поурочный контроль, методички с повторением школьного материала — все было немедленно задействовано. Прикрепленные к группам преподаватели внимательно следили за учебой своих подопечных, не оставляя без внимания ни одного пропуска занятий и не выполненных в срок лабораторных работ.

Спустя два месяца после начала учебы стало ясно, кто есть кто. Кто пришел в институт за знаниями, а кто — отсидеться от армии или потому, что так хотели родители. Правда, в каждой группе таких было по двое-трое, но они сильно мешали остальным. Как правило, это были ребята с претензиями на лидерство — ведь в школах зачастую лидерами становятся самые отпетые двоечники.

К сожалению, хорошо учиться в школе стало не престижно. Отличники частенько подвергались насмешкам и даже насилию со стороны своих менее умных сверстников. Поэтому в первые же недели необходимо было переломить эту тенденцию, сделать отличную учебу желанной. Для этого требовалось как можно выше поднять авторитет успевающих студентов. Возможностей и способов их поощрения у руководства кафедр и деканатов имелось предостаточно, и все они были немедленно задействованы.

И одновременно с большими и вкусными пряниками, которыми оделили отличников, все лодыри методично и ежедневно стали получать одну за другой горькие пилюли, которых в запасе у начальства тоже хватало.

Как только всех лентяев вычислили, немедленно установили связь с их родителями. Ольга стала неукоснительно требовать, чтобы на занятиях все слабаки сидели в первом ряду, лишив их возможности дремать или заниматься посторонними делами. За каждый прогул или невыполнение задания нерадивых студентов ожидала головомойка. При повторном прогуле они писали объяснительную уже в кабинете Ольги, где клялись и божились, что больше так не будут.

— А вы умеете держать слово? — ласково спрашивала Ольга. — А давайте вместе придумаем, как мы вас накажем, если не сдержите? Лишим стипендии? Что ж, для начала неплохо. Так и пишите: при повторении подобного прошу лишить меня стипендии. Только потом не обижайтесь — ведь сами просили.

После контрольной, проводившейся ежегодно в середине семестра, Ольга, собрав всех двоечников в актовом зале, обратилась к ним с краткой речью:

— Дорогие лодыри! — начала она, добавив: — Я не оговорилась, вы действительно дорого обходитесь государству. Поднимите руку, кто считает, что не в состоянии справиться с программой первого семестра. Может, голова у вас не так устроена − не воспринимает математику и все. Ничего страшного, бывает. Пушкин тоже, говорят, в математике был не силен, а стал великим поэтом. Может, и у вас талант к чему-нибудь другому? К спорту, например, или в вас погибает великий музыкант. Или поэт.

Что, нет таких? А кто мне твердил, что ему математика не дается? Уже дается? Прекрасно! Значит, способности есть, а желания учиться нет. Тогда поднимите руки, кто согласен с этим. Что, и такие отсутствуют? Все учиться хотят? Почему же вы не учитесь?

— Так мы учиться хотим, а учить нет, — развязно выкрикнул толстый парень под дружный смех остальных.

— Потрясающая мужская логика, − парировала Ольга. − А вы знаете, что слово "учиться" означает учить себя. Человека вообще научить чему-нибудь против его воли невозможно — учить себя он должен сам. Преподаватель может ему объяснить новое или непонятное, но выучить — это значит понять, запомнить и применить на практике. В математике — при решении задач и примеров. Все это человек должен делать сам.

— А если у меня память плохая? — заявила яркая девица с первого ряда. — Не могу запоминать все эти формулы. Подумаешь, одну ошибку сделала, а всю задачу перечеркнули.

— Математика наука точная, здесь нельзя знать формулы примерно. Поставили неверно знак или потеряли показатель степени — и все, все труды насмарку.

— Я учиться хочу, а заставить себя учить не могу,— вздохнула ее соседка. — У меня силы воли нет. Как возьму в руки учебник, так меня сейчас же клонит ко сну или тянет на кухню.

Аудитория веселилась. Видя это, Ольга потихоньку начала злиться.

— Вот что, дорогие лентяи, — хмуро сказала она, — посмеялись и хватит. Вы все надеетесь, окончив институт, стать руководителями, начальниками или даже директорами. Ведь никто не хочет оставаться всю жизнь простым клерком — каждый мечтает об удачной карьере. Но тогда вам придется подчинять своей воле других людей − заставлять их делать то, что нужно, но не хочется. Так вот запомните: есть только один способ добиться, чтобы другие выполняли вашу волю даже против своего желания. Вот этот способ: прежде надо этому научить себя. И если вам это удастся, вы достигнете в жизни любых высот. А если нет, никто с вами считаться не будет.

В свое время я этому научилась. И даже сумела превращать нелюбимое, но нужное дело, в любимое. И получать от этого удовольствие. Это уже высший пилотаж. А теперь я умею подчинять своей воле других − чего и вам желаю.

В заключение скажу так. Математика — фундамент любой инженерной дисциплины. А плохой инженер это рухнувшие дома, неработающая техника, ракеты, не вышедшие на расчетную орбиту. Закопанные в землю миллионы народных денег. В конечном счете — третья мировая война. А что вы думаете? Ноль не туда поставили, и пошло-поехало. И если мы, математики, не будем убеждены, что фундамент в ваших головах заложен прочный, зимнюю сессию вам не сдать и на старшие курсы не перешагнуть − математика для таких станет непреодолимым барьером.

Идите и думайте над моими словами. Кто нуждается в помощи — милости просим на консультации. Что-то я вас там не замечала. И помните: вы все у меня под колпаком. На экзамене лично буду выслушивать каждого. Если, конечно, зачеты сдадите и будете к нему допущены.

В полном молчании, грустные и задумчивые, они покинули аудиторию. А на следующий день трое из них, включая толстого студента, подали заявления об отчислении − по причине отсутствия тяги к точным наукам. Остальные нехотя, но все же взялись за ум.

Теперь на лекциях царила вполне рабочая обстановка. Полностью прекратились шум и праздная болтовня.

— Шум угнетает ум, — заявила Ольга на первой же лекции. — Когда язык работает, мозг отдыхает. Вы устаете не потому, что ваши мозги работают — это им свойственно — а от непрерывного гудения болтунов. Из-за этого остальным приходится напрягать слух, чтобы услышать преподавателя. Болтуны торпедируют учебный процесс и потому являются моими личным недругами. Я буду бороться с ними всеми доступными способами − а их у меня достаточно. Поэтому не стоит рисковать.

Надо что-то сказать соседу — шепните ему, шепот гаснет быстро. А когда вы разговариваете даже вполголоса, слышит вся аудитория. Но учтите: обращаясь к соседу, вы прерываете его мысль. Он теряет при этом нить рассуждения и не всегда сможет ее восстановить. А с какой, собственно, стати, кто вам позволяет ему мешать?

Не всем преподавателям нравились требования Ольги. Особенно раздражала некоторых необходимость постоянно оценивать знания первокурсников. Ольга настаивала, чтоб хотя бы через занятие каждый студент получал оценку − а не только на контрольных, проводившихся дважды в семестр. В своих группах она ввела летучки — небольшие письменные работы по пройденному материалу. Студенты скоро привыкли к ним и начали заниматься систематически. Большинство преподавателей кафедры последовали ее примеру − но не все.

— Я в семестре вообще ничего не учил, — доказывал на заседании кафедры один пожилой ассистент. — Мне хватало трех дней перед экзаменом. И прекрасно успевал — все сдавал на четверки.

— Вы говорите неправду! — возмущалась Ольга. — И даже если вам удавалось как-то сдавать экзамены, все равно вашим знаниям грош цена — все вылетало из головы на следующий же день. И я прошу подобные разговоры при студентах не вести. Они учатся не ради оценок, а ради знаний. А для этого нужна система, нужно учить постоянно, а не в последние дни перед экзаменом.

— С первокурсниками просто чудеса происходят, — удивлялся заведующий кафедрой физики. — Вдруг все стали учить. И задолженностей по лабораторным почти нет. Сознательный какой-то набор в этом году.

— Правильно, так и должно быть, — удовлетворенно думала Ольга, слушая его доклад. — Начали учить один предмет — возьмутся и за остальные. Теперь главное, не снижать планку, и тогда, глядишь, зимнюю сессию осилим без потерь.

Атмосфера на кафедре была вполне рабочая — никаких дрязг и ссор, характерных для коллективов с неблагополучными отношениями между сотрудниками. Ольге рассказывали, что в прежние времена обстановка на кафедре порой накалялась настолько, что один преподаватель мог запустить в другого учебником. И лаборантам доставалось изрядно — редкую неделю кто-нибудь из них не рыдал в лаборантской.

Учебную нагрузку Миша Сенечкин распределил, насколько это было возможно, равномерно. Правда, Ольга учла, что он приступил к работе над докторской диссертацией, и сама сократила ему часть нагрузки, перебросив ее на доцентов, не запланировавших научную работу. Среди таких оказался и Щадринский. Привыкший к легкой жизни, он был сильно недоволен, когда увидел, какая теперь у него, с его точки зрения, большая недельная нагрузка.

Особенно возмутило Щадринского, что ему придется читать лекции и на первом, и на втором курсах. Это ведь две подготовки! Он столько лет пользовался благами, даваемыми ему дружбой с прежним заведующим кафедрой, что совершенно обленился. И вот теперь придется напрягаться. А все из-за того, что новоявленный доцент Сенечкин надумал писать докторскую. И, конечно, эта нахалка свалила на него часть Мишкиной нагрузки. Сенечкин теперь ходит у нее в любимчиках, а другие из-за его дурацкой докторской должны страдать.

Так думал Шадринский, совершенно забыв, какую перегрузку они с Паршиковым наваливали на несчастного Сенечкина в прежние времена. Но жизнь зебра полосатая, и вот теперь ему самому придется испытать, что значит не быть в фаворитах.

В отличие от обозленного и не сдерживавшего эмоций Щадринского, Гарик Лисянский покорно принял свалившиеся на него дополнительные часы. Последнее время ему на кафедре было лучше, чем дома. Непрерывные скандалы с женой и тещей, на которые он прежде реагировал слабо, вдруг стали выводить его из себя.

Он все пытался понять, как тоненькая хохотушка Женька, покорившая его когда-то своим безудержным темпераментом, превратилась в толстую сварливую бабу, изводившую всех домашних своими придирками.

Он вспоминал, как впервые побывав у нее дома, поразился грубости, с которой она отчитывала тогда уже больного отца. Ему бы остановиться, задуматься. Так нет же, продолжал встречаться, довел дело до свадьбы. И вот теперь всю жизнь отдувается. Если бы не дочь Люська, так похожая на него, сбежал бы, куда глаза глядят. Но Люську жалко — как она будет без него? Ее же мать с бабкой тогда совсем сожрут, и некому будет заступиться.

Нет, надо нести этот крест хотя бы до Люськиной свадьбы. Недолго осталось — девчонке скоро семнадцать. И красотка хоть куда, вся в него. Парни хвостом ходят. Вот выдаст ее замуж — и сбежит.

Гарик представил, что не будет слышать каждый день визгливый голос жены и вечные попреки тещи, и такая жизнь показалась ему раем. Но сначала надо дочку запихнуть в какой-нибудь институт попрестижнее. Лучше всего, конечно, в торговый. И работа хлебная, и круг знакомств полезный. Правда, туда надо математику сдавать, а Люська в ней ни бум-бум. Даром что отец математик.

Что ж, придется платить, и платить немало. А пока он будет отсиживаться на кафедре. Работа перестала быть ему в тягость, особенно после того, как он увидел, с каким увлечением отдается ей Ольга. Ольга все больше занимала его мысли. Приходя на работу, он сразу чувствовал, здесь она или еще нет. В ее присутствии на кафедре становилось как будто светлее. Ее идеи, ее дела казались ему столь значительными, что он беспрекословно подчинялся всем требованиям, облекаемым ею обычно в форму просьбы − но такой просьбы, не выполнить которую невозможно.

Он полюбил заседания кафедры и методические совещания, которыми прежде так тяготился, стремясь сбежать при первой возможности. Теперь Гарик радовался, когда заседание затягивалось. Ведь тогда, изображая заинтересованность, он мог подолгу смотреть на нее. Смотреть на нее стало для него тайным наслаждением. Он скоро понял, что влюблен и влюблен безнадежно.

Правда, теперь все заседания у них проходили в два раза быстрее. Ольга сама не любила много говорить и других просила высказываться кратко и конкретно. Они оперативно решали все наболевшие вопросы и разбегались заниматься каждый своим делом.

Гарик прекрасно понимал, что шансов у него ноль целых, ноль десятых. Особенно после его идиотского поведения в дни их первого знакомства. И что малейшие попытки стать к ней ближе могут получить такой резкий отпор, после которого не останется никаких надежд даже на простую дружбу. И потому сидел тихонько в уголке и получал удовольствие от простого созерцания ее лица.

Он давно мечтал побывать у нее дома, чтобы стать к ней хоть чуточку ближе. Но надежд, что она пригласит его сама, тоже не было. Оставалось ждать удобного случая. И он вскоре представился.

Однажды Ольга ушла с работы пораньше, чтобы закончить очередную статью. И тут на кафедру позвонил ректор − ему зачем-то срочно понадобилась Туржанская. Сказав, что он задержится на работе допоздна, ректор попросил Гарика найти Ольгу и передать ей, чтобы она позвонила ему в кабинет.

Такой случай упускать было нельзя. Хорошо, что Гарик в этот день был на колесах. Он мог, конечно, позвонить ей домой и передать просьбу ректора. Но Гарик быстренько спустился, сел в машину и вскоре был у двери ее квартиры.

Увидев ее настороженное лицо, он еще за порогом принялся объяснять, что ректор просил срочно связаться с ним. Но ведь культурные люди через порог не разговаривают. А Ольгу никто не назвал бы некультурной. Поэтому она поблагодарила его и пригласила зайти.

С чувством тайной радости Гарик перешагнул порог ее квартиры. Вот он — мир, в котором обитает эта прелестная женщина, так озарившая своим появлением их нудную жизнь.

В коридор вышла девочка, похожая на весеннее утро, и с любопытством уставилась на него.

— Моя дочь Елена, — представила ее Ольга. — Леночка, это мой коллега Гарри Станиславович.

Девочка вежливо поздаровалась.

— Доченька, поставь чайник, — попросила Ольга,— я сейчас переговорю с ректором, а потом чайку попьем. Составьте нам компанию, Гарри Станиславович, вы ведь с работы.

Разглядывая за столом изумительно красивое лицо девочки, Гарик подумал, что та очень мало похожа на мать. Он поделился этой мыслью с Ольгой.

— Сейчас я вам покажу, на кого она похожа. — И Ольга пригласила его в комнату дочери. На стене Гарик увидел портрет молодого человека той редкой красоты, которая заставляет остановиться и заглядеться на нее любого человека, от малого до старого. Его дочь была поразительно похожа на своего отца.

Гарик привык считать себя красавцем, почти неотразимым. У него были яркие черные глаза, смуглое лицо и густые курчавые волосы. Его открытая белозубая улыбка заставляла не одно женское сердце биться сильнее. Но глядя на этот портрет, он понял, что шансов у него — никаких. И это притом, что он, Гарик, живой. А портрет — только портрет, кусок бумаги и все. Но выражение ее лица, обращенного к портрету, болью отозвалось в его душе. Так смотрят на бога, на Иисуса Христа.

Да, понял он, стучаться в ее сердце бесполезно. Пока этот бесплотный образ там, ей больше никто не нужен. А он, похоже, там навсегда.

И ему сразу захотелось уйти. Забыв про недопитый чай, он молча вышел в коридор и стал одеваться. Так же молча, мама с дочкой проводили его и заперли за ним дверь.

Домой идти не хотелось совершенно. Но больше некуда было идти. Не на кафедру же, когда там никого нет.

Жена, как обычно, встретила его воплем: — Где ты шлялся? На кафедре давно никого нет! − Но он не услышал из ее крика ни слова. Молча прошел в свой кабинет и запер дверь на ключ. Он долго сидел за письменным столом, глядя в черное окно, и все никак не мог унять терзавшую его душу боль. Он понимал, что больше не может жить, как жил, и не знал, как ему жить дальше.

Зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— Гарик, ты?

Он узнал голос Тихоновой.

— Слушай, я тебе такое порасскажу о вашей парашютистке, — торжествующе начала та, — ты упадешь. Я тут навела справки о ее прошлом — и такое узнала! Оказывается, она никогда не была замужем.

— Как не была? У нее же дочь.

— Не, ну ты прямо, как младенец. Не знаешь, что и у незамужних дети случаются. В общем, было так. Восемь лет назад она с подружкой поехала на море, в Пицунду. И там спуталась с одним грузином. Едва познакомилась, как он снял квартиру, и наша скромница там... с ним... на полную катушку... ну, сам понимаешь. Потом он, естественно, укатил и оставил ее с пузом. А через несколько месяцев полез под пулю. Храбрость свою показывал. Так эта идиотка, вместо того, чтобы сделать аборт, решила оставить дитя. Наверно, надеялась его разжалобить. Ее отец, не пережив позора, умер от разрыва сердца сразу после ее родов. Говорят, достойный мужик был, партиец. А она с тех пор изображает из себя безутешную вдову. Вот и все ее замужество.

— Но позволь, его родные признали ее. Она же к ним ездит — вот и этим летом гостила с дочерью.

— Ну и что? Их можно понять. Говорят, девчонка очень похожа на отца − вот и признали. Девчонку признали. Но замужем она никогда не была, а везде выдает себя за его жену. Они же меньше двух недель были вместе. Никогда б он на такой не женился.

— Нет, Маша, здесь все не так просто. Насколько я успел узнать Ольгу, не похожа она на легкомысленную особу, готовую повеситься на первого встречного. Видно, что-то было в этом парне, кроме красивой внешности. А я сегодня видел его портрет и скажу тебе — там есть на что посмотреть. Видно, поразил он ее чем-то в самое сердце. Иначе бы она так себя не повела.

— Да что там могло быть особенного? Обыкновенный мент! И к тому же чучмек.

— Скажу тебе по секрету — я был у нее сегодня дома. И видел, как она смотрела на его портрет. Как на святого. Она до сих пор в него влюблена и потому никого к себе столько лет не подпускает.

— Ты сам часом не влюбился в нее? Уж больно заступаешься за эту стерву. Как у меня на нее до сих пор руки чешутся! Но математик она действительно классный, поэтому трогать ее не велено. А жаль!

Так я тебе и скажу, подумал Гарик. И не отвечая на ее вопрос, стал расспрашивать о работе. Работой Тихонова была довольна и зарплатой тоже − а также широкими возможностями, которые открывала перед ней высокая партийная должность. Но, не услышав с его стороны интереса к ее пикантному рассказу, она вскоре повесила трубку.

Две недели! — думал он, приходя в себя. Только две недели счастья и потом целая жизнь в одиночестве. Бедняжка. А мы еще ей душу мотаем. И эта тоже — святоша партийная. У самой... разве только негра не было. Гадом буду, если кому позволю Олю хоть пальцем тронуть. Не любовником, так хоть другом попытаюсь ей стать. А там посмотрим.

— Мамочка, к нам сегодня в садик наши первоклассники приходили, — радостно сообщила Леночка вернувшейся с работы Ольге. — Веня, Вася и другие мальчики и девочки. Ты знаешь, мы на наших занятиях почти то же самое учим, что они в школе. И Гена, и Марина, и я — все это уже проходили. Ой, я такое придумала, такое! Ни за что не догадаешься.

— Так, может, ты сама мне свою придумку расскажешь?

— Я придумала, чтобы мы за эту зиму выучили то же, что они. И все вместе — Гена, Марина, я, Саша, Ирочка, Шурочка и Шурик — сразу поступили во второй класс. Может быть, так можно? Мамочка, узнай, а. Мы ведь все умеем читать и писать. Я уж не говорю про нас с Геной — мы, наверно, математику и за третий класс знаем. Но я не хочу в третий — я хочу с нашими ребятами соединиться. Чтобы все — в один класс. Вот было бы здорово!

— Что ж, это хорошая идея, — одобрила ее Ольга. — Я постараюсь достать программу первого класса и попрошу, чтобы в конце года учителя организовали вам проверку знаний. И может, тех, кто справится с ней, запишут сразу во второй. Но неужели тебе не хочется побыть первоклассницей?

— Да что там делать? Я же все это знаю. Мне и во втором, наверно, будет неинтересно. Но там хоть все наши будут, не будет скучно. А математикой я и сама могу заниматься. Ты бы достала мне школьную программу по математике и учебники. И мы с Геной потихоньку сами ее прошли бы.

— Вижу, у вас с Геной наладилось. Как хорошо! А то он, бедненький, так переживал, что ты к нему стала хуже относиться. Даже ко мне обращался за помощью.

— Ой, да он совсем другим стал! Не узнать. Со всеми такой приветливый. И за мной не ходит все время, как раньше. Но знаешь, мамочка, он, по-моему, все равно следит за мной. Даже издали. Как чуть что — он сразу рядом. Мы вчера играли в ловитки. Я бежала, а один мальчишка мне ножку подставил. И я с разбегу как растянулась — всю коленку содрала. Так Гена мигом рядом очутился. Поднял меня и помог дойти до доктора. Там мне коленку промыли и зеленкой помазали — вот смотри.

— Не болит коленка?

— Нет, ни чуточки.

— А мальчишку того Гена не побил?

— Нет, тот сразу убежал. Пока мы к врачу ходили, его и след простыл. И знаешь, Гена ничего про него не сказал. Но лицо у него было такое... очень злое. Он мальчишку того, конечно, запомнил. Я боюсь, что он его потом все равно поколотит.

— Большой мальчишка был?

— Нет, из малышовой группы. Там есть такие задиры.

— Лена, запрети ему мстить. А то он натворит дел. Возьми с него слово. Скажи, что маленьких обижать стыдно.

— Да я уже сказала. А он говорит: — А маленьким хулиганить можно? И девочкам ножки подставлять. Ничего, — говорит, — он у меня попомнит! Просто не знаю, что делать.

Не хотелось Ольге вмешиваться, но пришлось. Она нашла того забияку и, показав ему Леночкину коленку, убедила попросить у девочки прощения в присутствии Гены. Гена стоял рядом со сжатыми кулаками и молчал − но его молчание было нехорошим. Пришлось с ним тоже крупно поговорить. И только после того как он дал честное слово не трогать малыша, у Ольги отлегло от души.

Да, мальчик сильно переменился — Ольга это тоже заметила. Он как-то сразу повзрослел. Много читал и полюбил шахматы. Теперь он без труда обыгрывал девочек, даже когда они играли вдвоем против него. Гена стал не по возрасту задумчив и часами о чем-то размышлял.

Он больше не докучал Леночке своими приставаниями. Но однажды Ольга заметила его взгляд, украдкой брошенный на девочку, когда он думал, что его никто не видит. Это не был взгляд ребенка. В нем таились забота и тревога за нее, и молчаливое безмерное обожание. И снова беспокойство закралось в ее душу.

Но ведь они еще малыши, успокаивала она себя. Вот пойдут в школу, появятся новые друзья, новые привязанности. Детская влюбленность пройдет, должна пройти. Не стоит придавать ей такого значения. Тем более что мальчик меняется в лучшую сторону — значит, это чувство ему на пользу.

Дети очень любят подражать. И когда в их коллективе появляется несколько умных и толковых ребят, остальные стремятся быть похожими на них, стать вровень с ними. В своей группе Гена, Лена и Марина далеко опередили остальных детей. Но они не задавались, не замыкались в своем узком кругу, а наоборот, старались подтянуть других до своего уровня. Особенно в этом преуспевала Леночка. Она постоянно была окружена детьми, которым что-то читала или рассказывала, или учила разным играм.

Ее идея о поступлении сразу во второй класс встретила горячую поддержку у старших ребят. Букварь был ими давно прочитан, и теперь и Саша, и Ирочка, и Шурик с Шурочкой успешно овладевали четырьмя действиями арифметики. После новогодних праздников Лена наметила приступить с ними к заучиванию таблицы умножения, чтобы встретить весеннюю проверку во всеоружии.

Ирочка Соколова по-прежнему относилась к Лене прохладно, что однако, не мешало ей внимательно прислушиваться к Леночкиным советам и объяснениям. Ирочка очень боялась отстать от Саши и оказаться с ним в разных классах, поэтому она изо всех сил тянулась за остальными ребятами. И хотя математика давалась ей с трудом, благодаря своему упорству и стремлению быть лучше других она справлялась.

В институте у Ольги тоже все обстояло относительно благополучно. Заведующий кафедрой физики, посетив несколько раз заседания кафедры математики, проникся Ольгиными идеями и стал наводить у себя похожий порядок. Он был неплохим доцентом и никаким руководителем, но с ее помощью дела на его кафедре стали улучшаться.

Ольга настояла на организации у физиков ежедневных консультаций, благодаря чему число задолжников по лабораторным работам стало быстро сокращаться. По ее настоянию физики тоже начали разрабатывать методички к практикуму. Теперь на занятиях уже решалось не по две-три задачи, как прежде, а значительно больше. Поскольку студенты стали лучше знать математику, дела и у физиков пошли в гору: ведь математика — язык этой замечательной науки.

Приближался Новый год. В институте традиционно отмечали его сначала на кафедрах, затем всем институтом в актовом зале, где ректор раздавал премии и грамоты, после чего все усаживались за праздничные столы.

Но задолго до самого праздника каждая кафедра отмечала его в удобное для большинства сотрудников время — и это время было, как правило, рабочим. В какой-нибудь аудитории накрывали столы, расставляли бутылки и тарелки с угощениями — и начиналось пиршество. Время от времени в аудиторию забредали студенты в поисках нужного преподавателя — ведь это была пора зачетов. Их возмущенно выпроваживали и запирали дверь. В нее вскоре начинали барабанить жаждавшие "срубить хвост", выводя празднующих из себя.

Ольга была последовательной противницей таких возлияний. Поэтому она сразу предупредила своих сотрудников, что в рабочее время ничего подобного у них на кафедре не будет. Если есть желание собраться своим коллективом — пожалуйста, можно у кого-нибудь дома или в кафе.

— Почему другим можно, а нам нельзя? — недовольно спрашивали ее коллеги, наблюдая, как на кафедру механики протащили ящик водки и корзинку с шампанским.

— Потому что у них другой заведующий кафедрой. Он разрешает, а я нет, — упрямо отвечала она. — Не будем позориться перед студентами, дыша на них перегаром. Ведь многие из вас потом остаются на консультацию или принимают зачеты. В конце концов, будет общеинститутский вечер. Давайте там соберемся за своим столом. Можно будет сдвинуть отдельные столики и славно повеселиться.

Так они и сделали. Вечер прошел замечательно. За большие успехи в учебной и научной работе ректор вручил профессору Туржанской денежную премию и грамоту. Грамоты и благодарности получили и другие сотрудники кафедры.

После торжественной части все устремились в зал. Там вокруг огромной елки были расставлены столики с шампанским и нехитрыми закусками. Математики быстро сдвинули столы, достали бутылки и собственное угощение, приготовленное заранее, и на зависть остальным дружно принялись пировать и веселиться.

Когда другие столики опустели, у них еще было полно закуски и выпивки. Время от времени какой-нибудь страждущий приближался к их компании, завистливо поглядывая на столы. Тогда ему милостиво разрешали выпить и закусить, за что тот должен был спеть песенку или рассказать анекдот. Так сотрудники других кафедр устроили им бесплатный концерт. Правда, анекдоты были разной степени свежести и приличия, но народ так искренне хохотал, что Ольга махнула рукой. Пусть люди веселятся — в конце концов, здесь все взрослые.

Потом начались танцы. И сейчас же Ольгу, собравшуюся было незаметно исчезнуть, пригласил на танго Гарик Лисянский. Отказывать при всех было неудобно, и она согласилась, о чем очень скоро пожалела. Во время танца, длившегося долго, Гарик не сводил с нее влюбленных глаз. В них сквозила такая тоска, что Ольга искренне посочувствовала бедняге.

— Гарри Станиславович, не надо! — жалобно попросила она. — Вы женаты, а я люблю своего мужа. Поэтому у нас с вами ничего, конечно, быть не может. И не прижимайте меня к себе так сильно — мне это неприятно.

— Но он же давно умер. — Гарик погрустнел. — И потом, я ведь вам не очень докучаю, Ольга Дмитриевна. Оставьте мне надежду. А вдруг ваши чувства когда-нибудь изменятся?

— Я его люблю до сих пор. Поймите, он для меня живой. А пока я его люблю, другие мужчины для меня не существуют. Ведь у меня только одно сердце.

Наконец музыка отзвучала, и неприятный для нее диалог прекратился. Дождавшись удобного момента, Ольга тихонько выскользнула из зала. Удачно поймав такси, она с наслаждением упала на заднее сиденье — и вскоре была дома.

Там Лена с Геной наряжали елку. Из-за тесноты у Светланы ставить ее было негде, поэтому праздник обе семьи решили встретить у Туржанских.

Перед прошлым Новым годом Отар передал с оказией в Ленинград большую, в двух уровнях, коробку немецких елочных украшений. Таких красивых игрушек Гена никогда не видел. Там были обвитые сверкающими нитями шары, переливающиеся всеми цветами радуги сосульки, нарядная Снегурочка, Дед Мороз с мешком подарков, обсыпанные блестками шишки и другие чудесные игрушки. Все это великолепие венчала потрясающая верхушка в виде разноцветной пирамидки с крошечными колокольчиками, издающими серебряный звон. Каким-то чудом им удалось при переезде ничего не разбить.

Гена дрожащими пальцами привязывал к очередному сокровищу зеленую ниточку, а Леночка, обходя елку вокруг, старалась повесить его на самом видном месте. Когда дошла очередь до золотого в звездах шара, выдержка изменила Гене. Со словами: — Лена, смотри, как он сверкает! — Гена поднял шарик повыше, и тот, выскользнув у него из рук, покатился по ковру. От ужаса мальчик закрыл лицо ладошками, но... ничего не случилось — хрупкий шарик остался цел.

— Гена, если ты будешь так бояться, то точно что-нибудь разобьешь, — укорила его Леночка. — Елочные игрушки всегда бьются — ничего страшного. Я столько их перебила, пока была маленькая. Но мама меня никогда за это не ругала. И тебя никто ругать не будет, если разобьешь одну − две. Ты ведь не нарочно.

После этих слов пальцы у Гены перестали дрожать, и дело пошло веселее. Ольга включилась в процесс, и вскоре елка предстала перед ними во всей красе. Алексей принес близнецов — для них зажгли гирлянду. Открыв рты, Гришка и Мишка изумленно смотрели на сверкающее деревце, и разноцветные огоньки отражались в их глазах.

Поздно вечером, когда Леночка уже спала, Ольга, накинув на плечи теплый платок, вышла на лоджию, открыла окно и долго стояла, вдыхая холодный воздух. Ни одной звездочки не было видно, лишь низкие серые облака. На голых ветках дерева, освещенного фонарем, сидели нахохлившиеся воробьи.

— Серго! — мысленно произнесла она, глядя в зимнее небо. — Там, где ты теперь, помнишь ли обо мне? Ты верил в ту жизнь, по другую сторону бытия. Ты учил меня верить в нее. Так есть ли она? И встретимся ли мы когда-нибудь в той стороне? Или смерть превратит нас в прах — и с нею все кончится? Ну подай мне какой-нибудь знак, хотя бы покачай вон той веточкой. Если можешь.

По вершинам деревьев прошел неведомо откуда налетевший ветер. Он раздвинул низкие облака, и над самой крышей пятиэтажки напротив своего дома Ольга увидела ярчайшую, похожую на далекий фонарь одинокую звезду. Она знала эту звезду. Это была Венера — богиня любви.

Он подал мне знак, подумала она. Я поняла тебя, Серго. Знай, наша любовь не умерла, она жива. Она воплотилась в нашу дочь и перейдет от нее к ее детям — нашим внукам, а от них — к их детям, затем — к их внукам и правнукам. И в них, наших потомках, она будет жить вечно.